Турдакун Усубалиев.

Выдержки из книги «О нашем времени и делах моей жизни. Только хорошо зная прошлое, можно создать настоящее, предвидеть будущее.» Том V, часть I, Бишкек 2003 г. С- 48-113

«…В 1935 году, после окончания семилетней школы я, как и многие мои сверстники, уехал во Фрунзе, поступил на рабфак (рабочий факультет) при педагогическом институте. В 1936 году,-после годичной учебы, а учился я неплохо, приехал домой на двухмесячные летние каникулы. Там говорили о том, что в Кочкорке, как и в других районах, не хватает учителей, что в августе организуются месячные курсы для переподготовки учителей начальных школ и что некоторые учащиеся фрунзенских техникумов и рабфака поступают на эти курсы слушателями — изъявили желание работать учителями. И меня ввели в искушение. На это пошел еще и потом)’, что семья наша, как и почти все сельское население района, испытывала тяжелые материальные трудности.

До сих пор помню печальную картину жизни населения нашего аила, который состоял примерно из ста глинобитных мазанок, построенных из саманного кирпича. Помню, что бывали дни — и нередко — когда смотришь на село, и не видишь дыма из дымоходов — над всеми домами чистое, холодное небо. Значило это только одно —днем ни в одном доме не готовят пишу. Если в каком-то доме вдруг и задымит дымоход, то это для всех служило сигналом — там готовится пища и туда валом валили ребятишки, а хозяйка дома делилась с ними всем тем, что варилось в казане. Люди редко ели хлеб, его не хватало. Многие семьи вместо хлеба пили чай с толокном (дробленным жареным зерном ячменя), питались лишь ячменной похлебкой.

В таких условиях я, понятное дело, не мог не воспользоваться представившейся возможностью хоть в какой-то мере помочь своим родителям материально. Да и я сам, как студент, постоянно испытывал материальную нужду. Словом, пошел на курсы и учился на них неплохо.

Районо назначил меня учителем начальных классов школы. Проработал учителем полтора года. Но не забывал об учебе, самостоятельно по учебникам изучал предметы, которые надо было мне проходить по рабфаку.

Летом 1939 года я экстерном сдал экзамены по некоторым предметам, которым обучали на II курсе рабфака, в частности, по киргизскому языку и литературе, истории СССР, физической географии, русскому языку. Оставалась сдача экзаменов за III курс. И тут я остановился. Надо было сделать важный выбор. И я его сделал — экзамены сдавать не пошел.

УПОРНАЯ УЧЕБА

Дело в том, что меня, как имеющего незаконченное среднее образование и опыт учительской работы, допустили к сдаче вступительных экзаменов для поступления в Киргизский государственный учительский институт. Закончи я к тому времени рабфак, я был бы уже отнесен к числу специалистов и вряд ли мог бы продолжить образование. Тогда направление их в институт не разрешалось или разрешалось постановлением Наркома просвещения республики. Вступительные экзамены сдал успешно на факультет языка и литературы. Мне очень хотелось учиться. Я понимал, что без систематического образования упущу многое в жизни. Стремление знать еще больше, постоянно повышать свою эрудицию, расширять свои познания мировой культуры — не давало мне покоя.

Без ложной скромности могу сказать, что в институте учился я упорно и настойчиво. Каждый день после лекционных занятий, немало часов проводил в республиканской библиотеке, которая помешалась в ветхом одноэтажном здании на улице Кирова, ныне им. Абдумомунова, и это давало хорошие результаты. Почти по всем предметам за каждый семестр имел хорошие оценки.

В декабре 1939 года Сталину исполнилось 60 лет. В этой связи в 1940 году Совет народных Комиссаров СССР принимает постановление об учреждении сталинских стипендий для лучших студентов высших учебных заведений страны. Не знаю, сколько было таких стипендий в целом по Союзу, но для вузов Киргизской ССР было выделено 6 сталинских стипендий.

Мы, студенты, знали, что в течение почти всего 40-го года проводились в вузах работы по отбору и проверке кандидатов на сталинские стипендии. Этим вопросом занимались не только сами вузы и народный комиссариат просвещения республики. Кандидатуры тщательно рассматривались в Совете народных Комиссаров и ЦК Компартии Киргизии. Понятно, что сведения о тех, кто рекомендован на сталинские стипендии, держались в секрете. Вдруг в первом семестре 1941 года в республиканских газетах были напечатаны фамилии шестерых студентов вузов республики, ставших в соответствии с постановлением Совнаркома СССР сталинскими стипендиатами за отличную учебу, и среди этих фамилий, к своему удивлению и радости, я обнаружил свою, да еще и с фотографией…

Меня все поздравляли. А я воспринял этот факт с радостью. Вероятно, кто-то мне завидовал… Что же, главное было в том, что сталинскую стипендию я заслужил. Размер обычной стипендии студента составлял 40 рублей в месяц. А сталинскому стипендиату было установлено 500 рублей в месяц. Это была большая сумма. Помню, мне выдали стипендию сразу за весь прошедший 40-й год, и для меня это оказалась просто огромная сумма. Я, конечно, со своими однокурсниками и друзьями в нашем институте отметил это неординарное событие. Мы пошли в ресторан в гостинице «Кыргызстан», заказали самое любимое блюдо студентов — гуляш с картофельным пюре и пиво. Тогда никто из нас, студентов, спиртного не пил, хотя нам всем уже перевалило за 20 лет. Но в то время пьянство совершенно исключалось среди студентов. Нам такое казалось совершенно невозможным. Обычно мы ходили в кино и в Киргизский драмтеатр, просто бродили по улицам — ведь многие в столице прежде не жили. Так что посещение ресторана для нас было событием из ряда вон выходящим. На полученную стипендию я справил себе кое-какую обновку, а когда поехал домой, на каникулы, то привез подарки матери, отцу и сестрам. Купил патефон с несколькими пластинками записей песен киргизских артистов, привез все это домой. И надо было видеть лица ребят нашего аила: они были потрясены удивительной диковинкой. Патефон заводили без конца.

В 1940 году партийная организация нашего института приняла меня кандидатом в члены ВКП(б). Впервые я вместе с другими кандидатами был в райкоме партии на беседе у секретаря райкома, затем нас пригласили на заседание бюро райкома, где было немало людей. Коленки дрожали, про себя думал: какие вопросы зададут, и отвечу ли на них правильно? Сказал бы мне кто-нибудь в тот день, что я стану, спустя годы, первым секретарем ЦК республики, я бы счел это издевательством, насмешкой… Зав. отделом райкома, который нас приглашал на беседу, зачитал наши анкетные данные и решение партийной организации института. Председательствующий — первый секретарь райкома — обратился к своим коллегам: будут ли вопросы? Особых, сложных вопросов не было, никого из нас в «угол не загоняли». Все прошло спокойно. Присутствовавшие члены бюро райкома проголосовали за утверждение постановления парторганизации института. Кажется, через неделю, нам в райкоме вручили партийные билеты кандидата в члены ВКП(б). Годичный кандидатский стаж был испытательным сроком. За это время меня проверяли, как говорится, со всех сторон: мое личное поведение, моя учеба, выполнение партийных поручений находились под контролем партийной организации института, затем Кочкорского райкома партии. Испытательный срок я выдержал. В декабре 1941 года бюро Кочкорского райкома партии приняло меня членом ВКП(б).

В июле 1941 года окончил Киргизский государственный учительский институт по специальности языка и литературы. Решением Государственной Экзаменационной Комиссии от 1 июля 19 года мне была присвоена квалификация и звание учителя средней школы с правом преподавания в V—VII классах.

Недавно, когда разбирал личный архив, обнаружил свои диплом и приложение к нему. Он выдан очень давно, 58 лет тому назад. Все, что было написано тогда, отчетливо сохранилось. Тогда, в период своей учебы в институте, оказывается, сдал экзамены по двадцати предметам. По девятнадцати дисциплинам оценки — отличные, а по одной дисциплине проставлен зачет. Экзамены были сданы по таким предметам, как киргизский язык и киргизская литература, русский язык и русская литература, языкознание, всеобщая история, история СССР, основы марксизма-ленинизма, теория литературы, западная литература, педагогика, всеобщая литература, военная подготовка и др.

Государственные экзамены сдал на отлично по основам марксизма- ленинизма, киргизской литературе. А вот по киргизскому языку — только на «хорошо». И это при всем том, что во время учебы у меня были по этому предмету только отличные оценки! И хоть было это так давно, вспоминаю, что всему виной был каверзный дополнительный вопрос, заданный одним из членов экзаменационной комиссии… Он спросил, а мой ответ не удовлетворил его, как он сказал.

В июле 1941 г. по приказу Нарком проса республики я был направлен завучем средней школы в центре Кочкорского района, где я сам учился, когда она была семилетней.

Учебной частью школы заведовал недолго, всего пять месяцев. Шла Великая Отечественная война против фашистской Германии. Руководящие партийные, советские, хозяйственные работники, учителя армейского призывного возраста ежедневно, с 6 до 8 часов утра проходили военную подготовку в поле, на окраине райцентра, в числе их был и я, несмотря на то, что в институте проходил немалую теоретическую и практическую военную подготовку. Все мы ждали своей очереди отправки нас в армию. Райвоенкомат, согласно разнарядкам республиканского военкомата, призывников отправлял в армию по группам.

В районе проводилась повседневная агитационно-пропагандистская работа по разъяснению населению положения на фронтах. Разъяснялись такие вопросы, как, например, о характере Великой Отечественной войны советского народа, о том, что надо делать, чтобы победить опасного врага, почему и с какой целью гитлеровские фашисты напали на Советский Союз, какая помощь нужна советской армии в войне против фашизма, какие государства поддерживают Советский Союз, а какие — на стороне гитлеровской коалиции и многие другие вопросы. Нужны были пропагандисты и агитаторы, имеющие необходимую образовательную подготовку. Между тем, во всем районе, как помнится, было два или три человека, имеющих вузовскую подготовку.

В конце декабря 1941 года я был вызван на бюро райкома партии, и меня утвердили зам. зав. отделом пропаганды и агитации райкома партии.

Через два дня по вызову Тянь-Шаньского обкома партии приехал в гор. Нарын и после беседы у секретаря обкома по пропаганде со мною, на заседании бюро обкома партии было утверждено постановление бюро Коч- корского райкома партии об утверждении меня зам. зав. отделом пропаганды и агитации райкома. Так я оказался на партийной работе.

Заведующим отделом был человек с большим партстажем, но уровень его образовательной и политической подготовки совершенно не отвечал требованиям, предъявляемым к работнику такого уровня. Поэтому с первого дня на меня была взвалена вся агитационно-пропагандистская работа. Описание всего того, что делалось конкретно, заняло бы немало страниц. Я проработал около пяти месяцев, когда в конце апреля 1942 года к нам, в Кочкорский район, приехал в командировку секретарь ЦК КП (б) Киргизии Соболев Иван Александрович. Было известно, что Иван Александрович имеет большой опыт партийной работы. В ноябре 1939 года ЦК ВКП(б) направил его в Киргизию на руководящую работу’, он был утвержден секретарем ЦК КП(б) Киргизии по пропаганде и агитации, затем по кадрам. Соболев побеседовал с секретарями и членами бюро райкома партии, ознакомился с положением дел в районе. Затем в сопровождении первого секретаря райкома партии он зашел в парткабинет райкома партии, где было мое рабочее место. Беседовал со мною, задавал немало вопросов, слушал мою информацию о том, какая агитационно-пропагандистская работа ведется в районе по разъяснению населению положения на фронтах, о политической учебе партийно-советского актива района и др. Мне показалось, что секретарь ЦК просто экзаменует меня. Беседа шла, конечно, на русском языке. Я уже тогда сносно говорил и писал по-русски. Он спросил, где я научился русскому языку. Я ответил, что окончил гуманитарный факультет государственного учительского института, где большое внимание уделялось изучению русского языка. Иван Александрович попрощался со мною по-доброму и уехал.

Но это на самом деле был экзамен. В начале мая 1942 г. в райком партии поступила телеграмма из ЦК за подписью секретаря ЦК Соболева: командировать Усубалиева в ЦК для беседы. 4 мая 1942 г. я приехал во Фрунзе, на второй день был в ЦК, со мною беседовала зав. отделом пропаганды и агитации ЦК Нефедова, потом она повела меня к секретарю ЦК Соболеву. В его кабинете сидел еще один незнакомый мне человек русской национальности. Они поздоровались со мною, и Иван Александрович сказал, что мы уже знакомы, «знаю товарища Усубалиева». Рядом сидящий человек назвал себя Оленчиковым Петром Петровичем, секретарем ЦК. Перед ним лежала тоненькая папочка, он открыл ее, что-то прочел, задал некоторые вопросы. После моего ответа Олейников обратился к Нефедовой: «Как Ваше мнение, Елена Михайловна?». Она сказала, что поддерживает предложение отдела кадров. Тогда Петр Петрович говорит: «Вот, товарищ Усубалиев, мы хотим рекомендовать вас инструктором отдела пропаганды и агитации ЦК КП(б) Киргизии. Как вы относитесь к такому предложению?». Я несколько растерялся, хотя, конечно, предполагал, что за столько верст меня сюда позвали не просто разговоры’разговаривать. Но сразу не смог ответить. Все же выдавил из себя: «На партийной работе я недавно, мне будет очень трудно, справлюсь ли?». Иван Александрович, заметав мое смущение, поддержал меня, сказав: «Ничего освоите партийную работу». Беседу завершил Оленчиков: «Будем считать’ что вы согласны с предложением. Завтра бюро ЦК рассмотрит наше предложение».

8 мая 1942 г. я вместе с другими утверждаемыми товарищами сидел в самом конце зала заседаний бюро ЦК. Заседание вел первый секретарь ЦК Вагов Алексей Власович. Заседание началось с утверждения кадров. Сейчас не назову фамилию зам. зав. отделом кадров ЦК, — не помню, но докладывал он… Когда зачитывали мои анкетные данные, я, как и все это делали, встал. Члены бюро глядят на меня, а я от всего этого волнуюсь. Председательствующий спросил: Есть ли вопросы и замечания поданной кандидатуре? Вопросов и замечаний нс было. И вот звучит: утвердить тов. Усубалиева инструктором отдела пропаганды и агитации ЦК. Есть ли у членов бюро другое мнение? Нет. Предложение принято. Так я стал ответственным работником ЦК.

ПАРТИЙНАЯ РАБОТА

Я был молод. Мне казалось, что я успею и смогу сделать многое. Сейчас, оглядываясь, понимаю — та, юношеская энергия помогала мне идти только вперед, помогала в любые трудные дни.

В тот же день, когда я был утвержден инструктором ЦК, на попутной грузовой машине уехал в район. В райкоме сдал свои дела. Пришел домой, рассказал о переменах в жизни. Через два дня вернулся во Фрунзе, приступил к работе.

В аппарате ЦК проработал один год и один месяц, с мая 1942 по июнь 1943 г. Квартиры не было, многие новые сотрудники ЦК, в том числе я, очень долго жили в единственной в те годы гостинице «Кыргызстан», не имеющей хотя бы минимальных условий для проживания. Затем меня поселили в совсем крохотной комнатушке в одном изломов, которую хозяин квартиры вынужден был освободить в порядке уплотнения. Тогда невероятно трудно было с жильем. Шла война. Во Фрунзе, в республику прибыли тысячи людей, эвакуированных из фронтовых зон. В числе эвакуированных было много ученых, много других знаменитых людей. И всех надо было расселить, устроить.

В те годы Фрунзе был небольшим городом, в нем проживало в 1940 году 104,5 тысяч человек, и его жилой фонд состоял в основном из одноэтажных саманных домов, а капитальные жилые дома, построенные из кирпича, можно было сосчитать по пальцам. Нам, ответственным работникам ЦК и Совнаркома республики, вместе с сотрудниками и Фрунзенского горисполкома, приходилось делать обход каждого дома и уплотнять его жильцов с тем, чтобы найти крышу над головой для тех, которые прибыли к нам из европейской части Союза по эвакуации. Если квартира состояла, скажем, из двух или трех комнат, то одна, а то и две комнаты освобождались для эвакуированных людей.

Когда я начал работать, сразу бросилось в глаза, что в аппарате ЦК работают главным образом люди русской и других европейских национальностей. Ответственных работников насчитывалось примерно сорок человек, среди них киргизов было 9—10 человек. Много было работников, эвакуированных из европейской части Союза. Зав. отделом пропаганды и агитации ЦК Нефедова Елена Михайловна приехала из Москвы, мой зав. сектором была тоже москвичкой. Лекторская группа отдела состояла в основном из московских работников. Делопроизводство в ЦК велось на русском языке. Это, очевидно, являлось одной из причин того, что в аппарате было мало киргизов. Вообще в те годы очень мало было киргизов, хорошо владеющих русским языком.

Шла война. Каждый день, в 8 часов утра, ответственные работники аппарата, как правило, находились в зале заседаний бюро ЦК. На одной из стен зала висела большая военно-топографическая карта. Один из секретарей ЦК делал краткую информацию о том, что произошло за истекший день на фронтах Отечественной войны: на каком фронте советская армия вела успешное наступление, а на каком — она оборонялась, где одержана победа над врагом, а где неудача, отступление. Такая информация была исключительно важна для нас. Мы же часто бывали в трудовых коллективах, встречались с людьми, которые спрашивали в первую очередь о положении на фронтах.

Мы, работники аппарата, военнообязанные, систематически проходили военную подготовку, три раза в неделю ходили в городской стрелковый тир, помещение которого было расположено на территории нынешнего городского стадиона, нередко выезжали за город. Нас офицеры обучали стрельбе из разных видов оружия. При этом на каждого ответственного работника ЦК, военнообязанного, Военный комиссариат республики давал отсрочку от призыва в армию. Вопрос о том, где нам быть: в тылу или на фронте — решал ЦК. А когда я работал в райкоме партии, вопрос о моем месте пребывания решали райком и обком партии.

Я глубоко осознавал, что работа в аппарате ЦК в условиях военного времени — это большое доверие и вместе с тем исключительно большая ответственность. Старался честно выполнять свои непростые обязанности. В институте я неутомимо, самозабвенно изучал русский язык, продолжал заниматься и после института. Ведь, как бы там ни было, а мое знание русского — этого сложного и красивого языка — было явно недостаточным. Работа в аппарате ЦК расширяла мой кругозор, обогащала мои познания жизненных процессов. Я вместе с другими работниками ездил в командировки по республике, бывал в районах и областях, на заводах и фабриках, встречался с людьми, знал их дела, нужды и запросы. Участвовал в подготовке отчетов тех или иных партийных комитетов на бюро ЦК о состоянии идейно-воспитательной работы среди населения в условиях военного времени.

Приходилось также изучать постановку агитационно-пропагандистской работы в трудовых коллективах отдельных районов. Выводы и предложения излагались в записках, которые затем рассматривались секретарями ЦК и рассылались соответствующим партийным комитетам для устранения имеющихся недостатков. Нередко результатом наших командировок в районы являлось оказание практической помощи на местах в налаживании постановки агитационно-пропагандистской работы. В центре внимания отдела был и такой важный идеологический участок, как районные, областные, республиканские газеты, а также республиканские журналы, радиовещание. Мы изучали содержание публикуемых в газетах и журналах, передаваемых по радиовещанию материалов на предмет того, насколько печать и радиовещание ведут на требуемом уровне агитационно-пропагандистскую работу среди населения.

В условиях войны все средства массовой информации, агитационно-пропагандистская работа среди населения находились под особым контролем партийных органов. Иначе нельзя было. В отделе ЦК вопросами печати ведал зам. зав. отделом Куликов, впоследствии, после войны он несколько лет был редактором союзной газеты «Труд». За время работы в ЦК я научился у него многому в области печати.

УЧЕБА В МОСКВЕ

Наступил следующий новый этап моей жизни — я стал слушателем Высшей партийной школы при ЦК ВКП(б).

Великая Отечественная война в разгаре. В мае 1943 г. в ЦК КП(б) Киргизии приехали два ответственных работника ЦК В КП (б) с целью подобрать кандидатов из числа киргизов для обучения в Высшей партийной школе в Москве. Беседовали они со многими работниками. Пригласили на беседу и меня. Я вхожу. Здороваюсь. Усаживаюсь. Передними лежит мое личное дело. Но вопросы задают не о моей биографии. Собственно, это и не беседа была, а, скорее всего, экзамен. Испытывали меня довольно долго. Через несколько дней со мной беседовал секретарь ЦК по кадрам Оленчиков, который сказал: «Мы хотим рекомендовать вас слушателем Высшей партийной школы, хотите учиться?». Я ответил: «Буду учиться с огромным желанием». Потом я узнал, что работники ЦК ВКП(б) наметили еще кандидатуры Алтымышбаева, Кондучаловой и Салиева. Они, как и я, работали в аппарате ЦК. Вскоре состоялось решение бюро ЦК КП(б) Киргизии о рекомендации нас четверых на учебу в Высшую партийную школу. В июле 1943 года состоялось решение Оргбюро ЦК ВКП(б) об утверждении нас. представителей Кыргызской Республики, а также представителей других национальных республик слушателями Высшей партийной школы.

В августе 1943 года мы приехали в Москву, приступили к учебе. Всего слушателей было около 700 человек, представителей всех регионов и наций Советского Союза. Лекции читались в Большом актовом зале Высшей партийной школы для всех слушателей, а семинарские занятия проводились по группам. Нас распределили по разным, очень небольшим группам.

Забегая вперед, скажу, что до нас в Высшую партийную школу в 1942 году поступил Керим Соронбаев, школа тогда работала в Свердловске, а в 1943 году она была переведена в Москву, и в том же году Керим Соронбаевич окончил ее, затем работал секретарем ЦК КП(б) Киргизии по пропаганде и агитации.

Впоследствии я узнал о том, что когда началась война, Сталин не закрыл ВПШ, но дал указание эвакуировать ее в Свердловск. В 1943 году, когда военная угроза Москве стала менее реальна, ВПШ вернулась в столицу. В том же году Сталин на заседании Политбюро ЦК сказал, что мы можем сейчас с уверенностью заявить, что Гитлер будет разбит, значит надо заблаговременно готовиться к этому моменту. После войны появятся новые связи и контакты с разными государствами, а также необходимость решать многие сложные послевоенные проблемы. Короче, нужен будет квалифицированный и достаточно многочисленный кадровый корпус. И не мешкая, надо начать подготовку кадров. Тогда было принято решение ЦК ВКП(б) об увеличении контингента слушателей Высшей партийной школы.

Учеба продолжалась два года, но по объемам учебной программы этот период можно было приравнять к четырем — пяти годам учебы. Ежедневно мы прослушивали 5 — 6 часов лекций, а следующая за ними самостоятельная работа занимала 8—10 часов. Такой нагрузки не давало ни одно другое учебное заведение страны. Мы, слушатели, сдавали зачеты и экзамены не только по предметам, которым нас обучали. За два года каждый слушатель делал три-четыре письменных доклада на семинарах по отдельным проблемным вопросам марксизма-ленинизма, диалектического и исторического материализма и политэкономии. С лекциями перед слушателями выступали самые лучшие силы общественных наук — академики, профессора, доктора наук, видные партийные, государственные и общественно-политические деятели. Помню, многие выступления просто «завораживали» нас, мы слушали, затаив дыхание. Так, например, до сих пор в моей памяти сохранились лекции академика по ряду историко-политических наук АН СССР Тарле Евгения Викторовича о Наполеоне. Его фундаментальная книга «Наполеон» и сейчас стоит на книжной полке моей личной библиотеки. Помню, как простым доступным языком рассказывали академик Кржижановский Глеб Максимилианович об энергетике, о перспективах ее развития в стране, а академик Обручев Владимир Афанасьевич — о состоянии развития геологической и географической науки.

Академики по истории — вице-президент АН СССР Волгин Вячеслав Петрович, Струве Василий Васильевич, Деборин Абрам Моисеевич, Греков Борис Дмитриевич, Минц Исаак Израилевич, член-корреспондент Панкратова Анна Михайловна, член-корреспондент Сказкин Сергей Данилович, доктор исторических наук Хвостов Владимир Михайлович и многие другие постоянно читали лекции по истории СССР, всеобщей истории (древние и средние века, новая история, новейшая история).

Академики Струмилин Станислав Густович, Варга Евгений Самуилович, Трахтенберг Иосиф Адольфович, Немчинов Василий Сергеевич, член-корреспондент Островитянов Константин Васильевич читали лекции по политической экономии, экономической политике СССР.

В учебной программе много часов было отведено изучению философии — диалектического и исторического материализма и истории ВКП(б). По этим предметам лекции читали философы академик Митин Марк Борисович, член-корреспондент Александров Георгий Федорович (западноевропейская философия). Он занимал высокий служебный пост — был начальником Управления пропаганды ЦК ВКП(б); по историческому материализму выступал философ, член-корреспондент Юдин Павел Федорович. К слову сказать, после победы революции в Китае, Сталин по просьбе Мао Цзэдуна назначил Юдина послом СССР в Китайской Народной Республике. Занимая этот пост, Павел Федорович одновременно редактировал и выпускал на русском языке труды Мао Цзэдуна. С лекциями по философии и истории партии выступали также философы, впоследствии академики Федосеев Петр Николаевич, Ильичев Леонид Федорович, историк, главный редактор «Правды», впоследствии академик Поспелов Петр Николаевич и др. Какие все имена! Какие личности… Мне повезло — я слушал их и учился у них.

Помнится, что по истории международных отношений и внешней политике СССР мы прослушали 60 часов лекций. Перед слушателями выслушали историки — академики: зам. министра иностранных дел СССР Вышинский Андрей Януарьевич, зам. министра иностранных дел СССР, историк, публицист, дипломат Майский Иван Михайлович, историк, дипломат Потемкин Владимир Петрович и др.

По другим отраслям науки также было много лекций. Вспоминаю, например, выступления знаменитого ученого-геофизика, математика, географа, путешественника, академика Шмидта Отто Юльевича, стройного красивого человека с бородой. Как доступно и увлекательно рассказывал он о своих научных исследованиях в области географии! Помнится также лекция лингвиста, археолога, этнографа академика Мещанинова Ивана Ивановича. Академик Шимаринов Владимир Федорович, увлекательно рассказывал о русском языке и литературе. Поразительно ясно, в доступной форме читал свои лекции академик Павловский о зоологической науке.

Рассказ о тех ученых, которые передавали нам научные знания, можно было бы продолжить на множестве страниц. Но вряд ли это стоит делать, если имена большинства из них вошли в энциклопедии, книги, справочники. Обобщенно хочу сказать, что за два года учебы перед слушателями нашей школы выступали с лекциями самые лучшие представители гуманитарных наук. Стенограммы их лекций, а также написанные ими книги я до сих пор храню в своей личной библиотеке, как реликвии, как бесценную память о своей учебе в молодые годы. Иногда, взглянув на книжную полку, беру в руки ту или иную книгу, листая ее, вижу отдельные строки, подчеркнутые мною в те далекие годы учебы в Москве. На память приходят партийные и государственные деятели, деятели культуры страны, а также зарубежных стран, выступавшие с трибуны Большого актового зала Высшей партийной школы с лекциями и докладами перед слушателями… Это время, эта учеба дали мне очень многое. Но главное, что они сделали — это окончательно укрепили во мне жажду учиться и познавать новое в такой степени, в какой хватит на это сил.

Учеба нам, представителям среднеазиатских республик, давалась нелегко. Сужу по себе. Русские товарищи говорили, что я русским языком владею свободно. Несмотря на это, я испытывал огромные трудности в изучении некоторых дисциплин, особенно политэкономии, в частности «Капитала» Маркса.

Этот трехтомный труд взял в руки впервые в Москве. Маркс писал свой труд 29 лет, писал на немецком языке. Но «Капитал» на русском языке очень сложная работа, трудно поддается усвоению и это отмечали и русские товарищи. Но я не испугался трудностей, моя молодость позволяла проявлять упорство и настойчивость в достижении цели. В читальном зале большой библиотеки Высшей партийной школы часами сидел за чтением «Капитала», конспектировал, спотыкаясь о невероятно трудные научные обобщения и выводы, изложенные в книге. В библиотеке искал и находил некоторые статьи, популяризирующие «Капитал» Маркса. Их чтение в какой-то степени помогало, но было этого недостаточно. В один из дней работы в библиотеке я рассказал ее заведующей, что испытываю большие трудности в изучении «Капитала», нет ли в библиотеке книг, брошюр, в которых бы популярно были изложены положения книги? Заведующая несколько призадумалась, но сказала: «Ладно, помогу вам. Дам книгу Каутского «О «Капитале». Книга эта поможет в изучении «Капитала». Только ее никому не показывайте. Ее использование запрещено, поэтому она не указана в картотеке». Действительно, Каутский помог мне. Объем книги составлял около 300 страниц. В ней очень популярно разъясняются научные выводы К. Маркса.

Я сконспектировал ее от первой до последней страницы. Многое стало ясно, затем приступил к чтению «Капитала». Намного легче стало его изучение. Впоследствии, в конце второго года обучения я сдал экзамен по политэкономии. Председателем экзаменационной комиссии по этой дисциплине был уже мною названный академик Трахтенберг. Одним из трех вопросов в экзаменационном билете был такой непростой вопрос, как капиталистическое расширенное воспроизводство. Я ответил на все вопросы. Особенно внимательно слушал академик мой ответ по расширенному воспроизводству, и он поставил мне отметку «отлично».

Таких трудностей в период учебы было у меня много. Но их преодолевал упорным трудом. Ежедневные многочасовые занятия в библиотеке были обычны для меня. Молодость, здоровый организм помогали преодолевать и бытовые трудности. 700 граммов черного хлеба в день, постный картофельный суп и постное картофельное пюре в обед, на завтрак и ужин — картофельное пюре, запитое стаканом несладкого чая — вот все, что получал каждый слушатель. Вкус московского картофеля до сих пор помню. Он выращивается на не поливных, а на богарных землях, поэтому вкуснее, чем наш картофель, выращенный на поливных землях. Россияне не без основания называют картофель вторым хлебом. Вот и мы, среднеазиаты, привыкли есть картошку, посолишь, уже вкус другой, поедается как хлеб.

Рассказывая о своей учебе в Москве, я вновь просмотрел свой диплом (№1202). Там записано: «Тов. Усубалиев Т. окончил Высшую партийную школу при ЦК ВКП(б) и за время учебы сдал экзамены по следующим дисциплинам: история ВКП(б); диалектический и исторический материализм; политическая экономия; экономическая политика СССР; история СССР; всеобщая история: а) древние и средние века, б) новая история, в) новейшая история; история международных отношений и внешняя политика СССР; партийное строительство».

По шести дисциплинам экзамены сданы на «отлично», по двум — на «хорошо», а по одной — на «удовлетворительно». Последняя отметка — по истории международных отношений и внешней политике СССР. По этой дисциплине я, безусловно, мог бы сдать экзамен лучше. Тут подвела меня беспечность. Дело было в том, что сдача экзаменов по каждой дисциплине продолжалась по несколько дней. Нас, слушателей, было много. Одни группы сдавали в первый день, а другие — в последующие. Вот когда проводились консультации перед экзаменом, слушатели говорили, что на экзаменах по истории международных отношений вопросы будут якобы с 1870 года, в основном будут вопросы по новейшему периоду истории. Я поверил этому и при подготовке к экзамену не обращал необходимого внимания на дипломатические отношения Российского государства в XVIII веке. Пошел на экзамен, а в билете, который я вытащил из кучи экзаменационных билетов, один из вопросов был о международных дипломатических отношениях при Екатерине II. Что делать? Я начал рассказывать из истории царствования Екатерины II. Экзаменовавший профессор перебил меня: «Молодой человек, вы рассказываете историю, а надо рассказывать о дипломатических отношениях Российского государства в период царствования императрицы». За то, что по существу на третий вопрос не ответил, мне поставили отметку «удовлетворительно» по истории международных отношений.

В 1943 году и в первой половине 1944 года в Москве было мало жителей. Станции Московского метрополитена работали в основном в центральной части города, прилегающей к Кремлю, и после шести часов вечера станции закрывались. Ночью улицы Москвы не освещались и окна жилых домов были затемненными, закрытыми изнутри темными бумажными шторами. Ночью по городу патрулировали воинские подразделения. Знаю это не понаслышке. В начале 1944 года однажды меня вызвали в Московский горком партии, в его отдел пропаганды и дали мне поручение: поезжайте на оборонный завод, расположенный на окраине города, там работают люди, призванные на тыловые работы. Работают они неважно, трудно вести среди них разъяснительную работу, так как плохо понимают русский язык. Вот я и поехал к ним на трамвае после окончания утренних лекций. В администрации завода мне рассказали, что эти люди заняты на подсобных работах, но они часто болеют, не выполняют заданий. Одна из основных причин этого в том, что выдаваемые им продовольственные пайки (хлеб, картошка) они не доедают, часть их продают гражданам города, вследствие чего физически слабы. Разъясните им, что нельзя так поступать. Я пришел к ним. Они жили в большом одноэтажном бараке, более 200 человек, в основном узбеки. Встретили меня хорошо. Я рассказал о себе, кто я и что делаю в Москве, кто меня послал к ним. Рассказал также о том, что в Высшей партийной школе учатся не только киргизы, но и представители других республик, в том числе узбеки.

Я рассказал о том, что говорили о них в администрации завода, об ее просьбе, чтобы они честно выполняли порученные им задания, кончится война и они поедут домой. Они не могли читать газеты на русском языке, не знали этого языка, толком не знали о том, как идет война, какие победы одерживает Красная Армия на фронтах. Действительно, многие были очень худые, еле держались на ногах. Завхоз общежития, женщина, рассказывала, что многие вообще очень плохо питаются, часть продовольственного пайка продают в ущерб своему здоровью, на работы не выходят. Я несколько раз ездил к ним, как мог, вел среди них разъяснительную работу. Затем был в отделе пропаганды Московского горкома партии, рассказал о своей беседе с узбеками, мобилизованными на подсобные работы на оборонном заводе, передал их просьбу о том, что было бы хорошо, если бы среди них находился хотя бы один грамотный узбек, знающий русский язык, который постоянно информировал бы их о том, что делается у них дома, в Узбекистане и что происходит на войне. Такой человек установил бы тесную связь между ними и администрацией завода. Инструктор горкома, который беседовал со мною, сказал, что о просьбе узбеков доложит секретарю горкома.

После этой беседы горком партии меня не вызывал, я больше не ездил на завод. Полагаю, что просьба подсобных рабочих-узбеков была удовлетворена, к ним, наверное, приехал такой человек, которого они просили. Тогда я про себя подумал: почему отдел Московского горкома партии вызвал меня, а не другого? Наверное, потому, что узнали по моим анкетным данным, что я до приезда на учебу работал в отделе пропаганды и агитации ЦК республики.

Сейчас, когда пишу воспоминания, на память приходит, как возвращался с оборонного завода, после встречи с рабочими. Происходило это всякий раз вечером. До центра ехал на трамвае. От Красной площади до Миусской площади, где расположены здания школы и общежития, по улице Горького на расстоянии около 3-х километров шел пешком. Улица пустая и темная, тускло мерцают маленькие электролампочки, причем свет падает только вниз, освещая два-три квадратных метра земли, как ориентир для идущего по улице. Когда шел, не раз неожиданно из переулков появлялся военный конный патруль, останавливал и требовал: «Гражданин, предъявите документы!» Берут мое удостоверение с печатью, читают его, потом пристально всматриваются в меня, сравнивая, сличая с фотографией. Иногда бывало и так: иду по улице Горького, впереди меня на расстоянии 200 — 300 метров торопливо стучит башмаками еще один прохожий. Я убыстряю шаги, чтобы подойти поближе к нему, чтобы не быть одиноким на огромной безлюдной улице. А он старается как можно дальше удалиться от меня. Иногда я сам оказывался на его месте. Иду по той же улице Горького и за мною идет тоже кто-то, оглядываюсь назад, он, кажется мне, хочет догнать меня. Как знать, кто он такой и какие у него намерения? Тут уж я старался как можно быстрее оторваться от него. Как дойду до нашего переулка и сворачиваю в него, сразу чувствую себя спокойно — до школы оставалось всего лишь 200 метров.

Мы, слушатели, не только учились, «грызли гранит» знаний, но познавали жизнь, ее блага и трудности. В 1943 — 1944 годах в Москве было холодно, не хватало топлива. Живущие в городе москвичи сами заготавливали дрова. Вот и мы, слушатели, в августе 1943 года на 20 дней поехали на лесозаготовку в Калининскую область. Остановились в одном заброшенном русском селе. Тогда я впервые познакомился с жизненными условиями русских крестьян в глубинке. Мы плыли по Волге вверх на пароходе, похожем на баржу. Проплыли свыше 100 километров и сошли на берег, прошли более десяти километров по лесу. Наконец, остановились в небольшом населенном пункте, состоящем из двух десятков деревянных домиков. Вокруг села стояли густые лесные массивы. От речного причала шли по грунтовой дорожке. Нас по группам устроили на сеновалах домов, конечно, с согласия хозяев. На сеновале мы разостлали свежескошенную траву, на ней и спали. Мы наблюдали за жизнью жильцов дома, сеновал был для нас ночлегом. Мы видели, что жили они очень тяжело. Основной их пищей была картошка, да еще похлебка. И редко был у них ржаной хлеб. Зато было много дров, расколотых на поленья для топлива. Да и у нас, лесозаготовителей, с едой тоже было не густо. Мы получали 700 граммов черного хлеба в день, на обед — картофельный суп, сваренный полевой кухней. Несмотря на скудное питание, мы работали энергично — молодость брала верх. Впервые в своей жизни я взял пилу в руки и мы, я и мой напарник, спиливали высокие березы, затем разрезали их на двухметровые поленья, которые складывали в полутораметровые кучи. Ежедневно каждый из нас обязан был заготовить шесть кубометров леса. Задание выполняли. Ежедневно бригадир принимал выполненные работы, сначала замеряя сложенные кучи дров. Условия работы были тяжелейшие — на ногах у нас были тапочки, подошвы — деревянные, а верх — грубая парусиновая льняная ткань, мы их называли «эрзацами-суррогатами». Льняной верх быстро рвался, размокал в воде, так что «эрзацы» меняли нам часто, через каждые три-четыре дня.

На всех этих участках лесозаготовок совсем недавно шли бои. Поэтому до того, как высаживался наш десант, здесь проходили саперы с миноискателями. Все же нас предупреждали: надо быть предельно осторожными в работе, всякое может быть. В период работы никто из нас не болел ни простудными, ни иными болезнями, несмотря на то, что целый день работали в воде. Есть, говорят, такой феномен — в особо напряженные мгновения человек становится как бы заговоренным от болезни. Ночью на сеновале спали мертвым сном. После пяти-шести часов крепкого сна чувствовали себя бодрыми, крепкими, набравшими новую энергию. Наша молодость, физическое и моральное напряжение преодолевали все трудности.

В следующем, 1944 году, поплыли по реке Оке, прибыли в Калужскую область на лесозаготовки. Лесосеки были сухими, к тому же у нас уже был прошлогодний опыт, так что с заданиями по лесозаготовкам мы справлялись значительно лучше, чем годом раньше. Здесь мы устроились в домах одного большого села. Знакомство с жизнью русского населения продолжалось. Хозяева дома, одну комнату которого мы, четверо лесозаготовителей занимали, относились к нам по-доброму. Хочу сказать, что школа в Москве давала мне не только научные знания, но и учила познавать жизнь, труд, знакомила с жизнью и делами других народов.

Есть же поговорка: век живи — век учись. Всю свою сознательную жизнь я следовал этому мудрому народному принципу. Старался усваивать новые для меня знания, навыки, уменье, насколько успешно было мое старание — это уже другой вопрос. Но мое желание учиться было неукротимо. Если человек здоров, здраво мыслит и имеет хорошую память, то он должен постоянно учиться. И сейчас я продолжаю учиться жизни, еще глубже познавать ее, изучать и понимать происходящие в обществе процессы. После окончания Высшей партийной школы заочно окончил исторический факультет Московского Государственного педагогического института имени Ленина. В учебе больших трудностей не испытывал, так как на протяжении многих лет изучал историческую науку, и поэтому мне не трудно было сдавать экзамены и зачеты по учебным дисциплинам, защищать дипломную работу по истории.

ДЕСЯТЬ ЛЕТ РАБОТЫ В АППАРАТЕ ЦК КПСС

Это было для меня большой школой жизни и продолжением учебы. В октябре 1945 года мы завершили учебу. Из нашего выпуска первая группа слушателей была направлена в распоряжение Министерства иностранных дел для использования на дипломатической работе, вторая группа.

На работу в аппаратах Совета Министров СССР и ЦК КПСС, а третья группа слушателей — в распоряжение республик, краев и областей для использования на руководящих должностях. Из наших, кыргызстан- цев, назад, в республику, вернулись Кондучалова и Салиев. Кулуйпа Кондучаловна была утверждена заместителем председателя Совета Министров республики. Какую должность занимал Азиз Салиев, не помню. Асылбек Алтмышбаев остался в аспирантуре, через два или три года, сейчас точно не скажу, написал диссертацию, стал кандидатом философских наук, по возвращении в республику, когда в 1954 году была образована Академия наук Киргизской ССР, был избран академиком, вице- президентом Академии наук республики.

Я вместе с некоторыми слушателями из Украины, Белоруссии, Узбекистана, Грузии, Казахстана, Таджикистана, Армении был приглашен в отдел кадров Управления пропаганды и агитации ЦК КПСС на беседу. Нам предложили остаться в аппарате ЦК, и мы дали согласие.

В октябре 1945 года было принято постановление секретариата ЦК КПСС об утверждении меня и других слушателей инструкторами Управления пропаганды и агитации ЦК КПСС. Вот в этой должности я и проработал десять лет. Эти годы незабываемы, в моей жизни они сыграли огромную роль. Это были годы набора опыта в партийно-государственной работе и напряженной учебы по дальнейшему пополнению своих научных знаний. Я работал в отделе печати, курировал в основном печать республик Средней Азии и Казахстана. В те годы все редакторы республиканских и областных газет утверждались и освобождались решением Секретариата ЦК КПСС. Первичное изучение представляемых ЦК и обкомами кандидатур на должности редакторов, подготовка предложений по ним на рассмотрение Секретариата ЦК КПСС возлагались на нас, инструкторов. Кроме того, мы осуществляли контроль за идейно-политическим содержанием статей, публикуемых по важным проблемам на страницах республиканских и областных газет курируемых регионов. В наши обязанности вменялось также контрольное изучение содержания журналов, книг и брошюр, издающихся в республиках по вопросам социально-экономического, общественно-политического и культурного развития.

Изучались газеты путем составления обзоров, а книги и журналы Ре цензировались. Выводы и предложения, как правило, рассматривали^ в секторе, в отделе, если возникала необходимость, то они вносились рассмотрение секретаря ЦК или Секретариата ЦК КПСС. Если резуль- таты изучения газет и журналов, книг и брошюр находили поддержу секретаря, или в целом Секретариата ЦК, то они устно и письменно редавались соответствующим партийным комитетам республик, о тем, нередко эти материалы публиковались в центральной печати в ^ обзорных статей. Словом, осуществлялся систематический коНТР 0б- тем, как освещаются важные вопросы социально-экономического и общественно-политического и духовного развития республик и областей,идейного воспитания населения. Все то, что было положительным, поддерживалось, но также указывались и недостатки, ошибки, рекомендовались пути их устранения.

Выполнение таких обязанностей требовало от нас пополнения своих знаний. Я понял, что тех знаний, в основном по гуманитарным наукам, которые по крупицам собирались все эти годы, мне явно недостаточно. Значит, снова учеба? Да. Нужно было иметь необходимый объем знаний о состоянии и перспективах развития экономики страны, о важных отраслях народного хозяйства, надо было ориентироваться во всех сферах экономики, надо было со знанием дела подходить к таким проблемам, о которых прежде знал только понаслышке. В ЦК была установка— работник аппарата обязан обогащать свои теоретические и практические знания по насущным проблемам. И такое требование было совершенно справедливым и для нас, занимающихся вопросами печати. В самом деле, невозможно было глубоко проанализировать, скажем, освещение на страницах газет и журналов, в книгах и брошюрах актуальных проблемных вопросов развития промышленности, сельского хозяйства, строительства и других отраслей экономики, не имея по ним необходимых знаний. Поэтому мы изучали эти отрасли народного хозяйства по учебным материалам, по книгам. Нам помогало еще другое. Перед работниками аппарата регулярно выступали с лекциями, докладами ученые, партийные и государственные деятели по актуальным проблемам социально-экономического и культурного развития Советского Союза. Изучение мною экономических проблем в аппарате ЦК очень пригодилось и впоследствии, когда я вернулся в республику, занимая руководящие посты.

Аппарат ЦК состоял из представителей многих национальностей. Их взаимоотношения были самыми доброжелательными. За десять лет работы не было ни одного факта недоброго, несправедливого отношения ко мне, как работнику. Моя работа оценивалась объективно. Если я выполнял задание на должном, требуемом уровне, то это не оставалось незамеченным. Если, скажем, моя записка по порученному делу оказывалась недостаточно проработанной, то на это обращали внимание зав. сектором, зам. зав. отделом, непосредственно руководившие мной, подсказывали, как доработать документ, то есть, учили.

Помню, что первые два-три года работы давались мне трудно. Но настойчивость и упорство помогали преодолевать трудности, все больше осваивать порученное дело. Все это замечалось со стороны руководства отдела и мне поручалось выполнение ответственных заданий, в этих целях меня посыпали в командировки в те или иные области и республики.

В этой связи вспоминаю, как в 1947 году вместе с зав. сектором нашего отдела выезжал в Ташкент и мы готовили отчет редакции газеты «Правда Востока» для обсуждения в отделе печати ЦК вопроса об идейном содержании публикуемых статей. Об итогах проверки мы информировали секретарей ЦК КП Узбекистана, в том числе, первого секретаря. В 1950 году меня командировали в Самаркандскую область

Узбекистана для проверки поступившего в ЦК КПСС заявления о грубых нарушениях использования авторских гонораров в областной газете «Ленинский путь», о серьезных ошибках, допущенных в опубликованных материалах. При проверке факты подтвердились, редактор и другие ответственные сотрудники редакции злоупотребляли своим служебным положением, ежегодно незаконно присваивали значительную часть авторских гонораров, выделяемых редакции из госбюджета республики. Многие публикуемые в газете материалы страдали серьезными недостатками, были написаны на низком уровне. Об итогах проверки я информировал первого секретаря обкома и первого секретаря ЦК КП Узбекистана Ниязова, сменившего Усмана Юсупова, назначенного министром хлопководства СССР. Подготовленная мною записка рассматривалась на секретариате ЦК КПСС, который направил ее в ЦК КП Узбекистана для принятия надлежащих мер по устранению вскрытых недостатков и злоупотреблений в редакции Самаркандской областной газеты. Рассмотрение этого вопроса на Секретариате ЦК являлось предупреждением для потенциальных злостных нарушителей в деле распределения авторских гонораров, выделяемых редакциям газет из государственного бюджета. В записке особо подчеркивалось, что гонорары редакциям газет выделяются для широкого привлечения внештатных авторов статей по важным вопросам, чтобы газеты делались с участием представителей народных масс, а не только узким кругом редакционных работников. О грубых нарушениях в редакции Самаркандской областной газеты сообщалось в «Правде».

Вспоминаю также свою встречу в Самаркандском обкоме партии со своим знакомым Рашидовым, которого в 1947 году наш сектор представлял на утверждение Секретариата ЦК КПСС редактором республиканском газеты «Кызыл Узбекистан». В 1950 году Шараф Рашидович работал председателем Президиума Верховного Совета Узбекской ССР. Он был очень деликатным человеком. Я был приглашен им в его резиденцию на обед. За обедом мы побеседовали, я рассказал что делаю в Самарканде, в редакции газеты, о том, что в ЦК КПСС поступило заявление от группы внештатных авторов о грубых нарушениях, допускаемых в редакции. По поручению секретаря ЦК я приехал сюда для проверки заявления.

В 1946 году вместе с нашим зав. сектором Куроедовым В. А и другим инструктором нашего отдела приехал в родной Кыргызстан в командировку — проверяли редакцию газеты «Советская Киргизия»- приезда я по своей обязанности постоянно изучал эту газету, читал публиковавшиеся в ней статьи, было накоплено значительное количествен материалов, свидетельствующих о низком уровне газеты. Надо было дополнительно изучить газету на месте, ознакомиться с работниками редакции, о результатах проверки информировать руководство ЦК КП Киргизии. Мы поработали во Фрунзе дней десять. Результаты проверки обобщили и их на бюро ЦК КП Киргизии доложил наш зав. сектором. Обсуждение прошло бурно. Вскрытые нами многие серьезные недостатки и ошибки редакции газеты, оказывается, были неожиданными для бюро ЦК, они оставались незамеченными работниками, которые по роду своей деятельности должны были бы их обнаружить и принять соответствующие меры. Первый секретарь ЦК Н. С. Боголюбов, тогдашний председатель Совета Министров республики И. Р. Раззаков и другие члены бюро ЦК были единодушны в одном: редактор газеты Крейтан дальше не может работать редактором, надо освобождать его от занимаемой должности, просить ЦК КПСС направить в республику опытного журналиста в качестве редактора…

Итоги нашей поездки были доложены письменно секретариату ЦК КПСС. По решению ЦК редактор газеты «Советская Киргизия» был освобожден от обязанностей, а новым редактором был утвержден заместитель редактора одной из российских областных газет, помню его фамилию — Южаков.

В 1952 году на пленуме ЦК КПСС секретарем ЦК был избран Михайлов Николай Александрович, бывший первый секретарь ЦК ВЛКСМ, по образованию журналист, он был редактором «Комсомольской правды». До его прихода в ЦК вопросами республиканской печати руководил секретарь ЦК Суслов Михаил Андреевич. Теперь этим отделом руководил Михайлов. После XIX съезда партии ЦК и правительство уделяли большое внимание развитию животноводства страны.

Михайлов дал поручение заведующему нашим отделом: сделайте обзор республиканской газеты «Казахстанская правда», в частности, обратите особое внимание на то, как она освещает вопросы развития животноводства. В Казахстане животноводство является ведущей отраслью сельского хозяйства. Выполнение этого задания входило в первую очередь в мою обязанность, поскольку я занимался вопросами печати Средней Азии и Казахстана. Досконально изучил все статьи газеты по вопросам животноводства, опубликованные за год. На это я потратил около месяца. Обзор получился обстоятельный, в нем конкретно указывались статьи, поучительные для тех, кто связан с развитием животноводства, а также недостатки и упущения редакции газеты в освещении этой важной отрасли. Обзор, подписанный нашим зав. сектором и мною, был оценен Михайловым положительно, по его указанию выводы и предложения, изложенные в обзоре, были переданы ЦК КП Казахстана для использования в практической работе. Думаю, что именно эта моя работа имелась в виду, когда в 1954 году мы, инспектор ЦК КПСС Иевлев Василий Васильевич и я, приехали в Киргизию по поручению секретариата ЦК для подготовки отчета ЦК КП Киргизии о состоянии общественного животноводства в Киргизской ССР. И мне было сказано в связи с этим — тема вам известна, вы знаете эту проблему.

Мы основательно изучили состояние этой отрасли. Больше месяца находились в республике. Состоялись многочисленные встречи с животноводами — чабанами, скотниками и специалистами, хозяйственными, партийными и советскими работниками…

…3 июня 1952 года состоялся пленум ЦК КП(б) Киргизии, который обсудил постановление ВКП(б) «О руководстве ЦК КП(б) Киргизии идеологической работой». Как явствует из текста приведенных мною документов ЦК ВКП(б), в них обобщенно сказано об имеющихся недостатках и ошибках в идеологической работе: марксистско-ленинской подготовке кадров, постановке народного образования, научно-исследовательских работ, в области литературы и искусства. Не было названо ни одного произведения киргизской литературы и искусства, являющего, по мнению ЦК ВКП(б), идеологически вредным для советского строя.

Но ЦК КП(б) Киргизии действовал по кыргызской поговорке: «Борк алып кел лесе, баш кескен» («Велели шапку принести, а он голову отрезал»).

На пленуме ЦК эпос «Манас» вновь был назван идеологически вредным произведением, объявили реакционными акынами XIX и начала XX веков Калыгула, Арстанбека, Молдо Кылыча, их произведения запретили публиковать и изучать в учебных заведениях. Некоторые деятели советской культуры, такие, как Юнусалиев, Саманчин, Бектенов, Байд- жиев были названы буржуазными националистами. Роман Аалы Током- баева «Кровавые годы» о трагедии 1916 года был расценен, как антирусское произведение, изъят из библиотек и книжной торговли.

По правде говоря, я в те дни и думать не думал о том, что все эти события будут иметь хоть какое-то отношение ко мне…

Но однажды зам. зав. отделом пропаганды ЦК пригласил меня на беседу. Он дал мне прочитать небольшое письмо, напечатанное на машинке. В нем было написано следующее. Рассказываю по памяти: недавно ЦК Компартии Киргизии своим решением осудил творчество реакционных акынов Калыгула, Арстанбека, Молдо Кылыча. А у вас, в аппарате ЦК работает Усубалиев — потомок реакционного акына Калыгула. Ему там не место, его надо оттуда немедленно выгнать. Подпись «Ксненсариев».

Когда я прочел письмо, мой руководитель спросил: Что скажете, не ваш ли отец письмо написал? Его фамилия такая, какая написана на письме? Я догадался, что он уже смотрел мое личное дело, в котором в свое время, когда меня рекомендовали на работу в ЦК, мною были указаны фамилии и имена моих родителей и жены, а также всех наших близких и дальних родственников. Хотя было не до смеха, но такая версия рассмешила меня и я сказал: не может быть, что письмо написано моим отцом. А такая фамилия довольно распространена у киргизов. Автор письма, наверно, просто однофамилец, если вообще подписался собственной фамилией…

В те годы вообще ни один сигнал, поступивший в ЦК КПСС, не оставался без внимания. Я представил объяснение по письму. Там указал, что Калыгул действительно мой прапрадед, родился он в 1785 году, умер в 1855 году. Прошло почти 90 лет после его смерти. О том, что Калыгул мой прапрадед, указано в личном деле. Там приводятся подробные данные о моих родителях и близких родственниках, а также о моей семье. Мой прапрадед действительно был акыном, с него начинается устная акынская поэзия кыргызов. В народной памяти Калыгул сохранился, как мудрый человек, как акын-мыслитель, провидец. Он не играл на комузах, не пел, не участвовал в поэтических состязаниях. Его поэзия состоит из афоризмов, изречений, назидательных наставлений. Калыгул жил в эпоху, когда Кыргызстан находился во власти Кокандского ханства и когда Российская империя все больше стремилась к присоединению к себе Кыргызского края. Он жил в феодально-родовом обществе, другого общественного строя не знал. Все это не могло не отразиться на его поэтическом творчестве. Большинство его изречений, афоризмов, поэтических размышлений носит назидательный, поучительный характер, определяет качества человека: какие у него хорошие, а какие плохие, советует сохранить хорошие и избавляться от плохих. Он ратовал за сохранение морально-этических норм патриархально-феодального общества, неустанно призывал кыргызские племена жить в мире и согласии, быть едиными. Если будет так, — говорил он, — все трудности, невзгоды преодолимы. Хана кыргызов Ормона в своих рифмованных высказываниях не только осуждал, но и подвергал нелицеприятной критике за то, что тот не проявляет заботы о бедных людях, занимается поборами, называл его даже «ненасытным рвачом», предрекал ему плохое будущее. Вместе с тем в своих размышлениях по поводу приближения русских, как правоверный мусульманин и представитель патриархального мира, высказывал свои опасения по поводу того, что мусульмане будут жить вперемешку с иноверцами- русскими, разрушат устои, нравы патриархально-феодального строя, а это повлечет за собой изменения кочевого образа жизни и так далее. В последний период своей жизни Калыгул изменил свой взгляд на приход русских в Киргизию. Он говорил, что после колонизации Киргизии царской Россией пройдут тяжелые времена, наступит благоденствие народа.

До Великой Отечественной войны и в военный и послевоенный периоды, вплоть до 50-х годов, поэзия Калыгула и его последователей Арстанбека, Молдо Кылыча рассматривалась, как важное литературное явление и она изучалась в учебных заведениях республики.

Я просил руководство отдела ЦК запросить мнение ученых Института мировой литературы имени Горького о киргизских акынах XIX века, так как там хорошо знают их творчество. Был сделан такой запрос. Через некоторое время институт прислал ответ на запрос о кыргызских акынах XIX века, в том числе о Калыгуле. До сих пор с чувством благодарности вспоминаю научных работников института, приславших объективное, не конъюнктурное мнение о поэзии Калыгула. Их ответ не только подтвердил то, что я писал в своем объяснении. Они даже выступили в защиту поэзии Калыгула. В заключении института отмечалось, что поэзия Калыгула в основном несет гуманистическое содержание, провозглашает высокие нравственные человеческие качества. Вместе с тем размышления акына о сохранении морально-этических устоев феодального общества, опасение, высказанное им в связи со стремлением Российской империи к присоединению Киргизии к себе, призыв к защите мусульманской религии от иноверцев, безусловно, вступают в противоречие с нашими сегодняшними идеологическими установками. Однако только на основании этого нельзя считать поэзию Калыгула реакционной, антинародной. Его творчество надо рассматривать глазами того времени, когда оно создавалось.

Ученые института отмечали необходимость применять марксистско- ленинскую методологию к оценке наследия прошлого. Как образец марксистского анализа была названа статья Ленина «Лев Толстой, как зеркало русской революции». Как известно, писали они, в статье указывается, что Лев Толстой в своих произведениях реалистически отразил русскую действительность такой, какой она была, ее противоречивость, вместе с тем и в самом его творчестве имеется немало противоречивых сторон. Писатель проповедовал реакционную идеологию «религии непротивления злу». И, несмотря на это, Ленин дал творчеству Льва Толстого высокую оценку, как великого художника-реалиста. Была также ссылка на творчество русских писателей Александра Блока, Сергея Есенина, Ивана Бунина и других, которые жили на рубеже двух эпох. Многие произведения этих выдающихся русских писателей отвечают интересам новой, советской эпохи. Но наряду с этим ими были созданы такие произведения, которые отрицали советский строй, социалистическую революцию, ее результаты. Александр Блок и Иван Бунин даже бежали за границу. Но их имена не вычеркнуты, они занимают свои достойные места в советской литературе. В записке был назван еще Федор Достоевский, которого Ленин назвал «архиреакционным» за антисоциалистический пафос его произведений. Тем не менее, Ленин не отрицал огромный вклад Ф. Достоевского в художественное развитие человечества.

Когда мне дали заключение Института мировой литературы им. Горького, я перечитал его несколько раз, вышеприведенные аргументы взял на карандаш и про себя подумал, как нам, кыргызам, не хватает образованности, из-за этого сами себя высекаем, стараемся быть ультралевыми. Если бы мы подходили к возникающим проблемам научно, по законам диалектики, то у нас не произошло бы объявления эпоса «Ма- нас» антинародным произведением, а акынов XIX века Калыгула, Ар- станбека, затем Молдо Кылыча — реакционными.

После получения ответа института зав. отделом ЦК сказал, что «…у ЦК нет к вам никаких претензий, для ЦК чужд биологический подход к оценке деятельности работников, тем более что ваш прапрадед жил в другой эпохе и по ее правилам. Институт прислал обоснованное заключение. Непонятно, почему, ваши земляки решили обвинить вашего прапрадеда в том, что он не высказывал социалистических идей». В такой шутливой форме закончился наш разговор. Больше такого рода писем не поступало. Так и поныне я не знаю, кому понадобилось писать такое письмо… Впрочем, кое-какие догадки есть. Но они к делу не относятся.

Несмотря на то, что ЦК КП Киргизии с подачи ультракыргызских «марксистов» в 50-х годах объявил Калыгула реакционным акыном, его изречения, назидательные наставления, афористические высказывания

о жизни, о народе, о сохранении и укреплении высоких моральных качеств людей, их единства в последние полвека, как и раньше, из уст в уста, из поколения в поколение передаются. Как уже указывалось, Ка- лыгул похоронен в селе Кара-Ой нынешнего Иссык-Кульского района. Люди постоянно посещают его кумбез, поклоняются его духу. И это, наверное, неспроста. Народная память о нем сохранится еще дольше, на века.

И теперь, спустя многие годы, я не застрахован от несправедливой критики. Может быть, все дело в том, что я продолжаю активно заниматься политикой? Будучи депутатом кыргызского парламента, я, так или иначе, работаю для своего государства и своего народа в той сфере деятельности, к которой имею склонность и в которой имею немалый опыт. Но я уже однажды писал о том, что быть действующим политиком, значит, постоянно вызывать огонь на себя.

Конечно, уйди я в тишину и безделье пенсионного возраста, то обо мне, возможно, уже перестали бы говорит]». Сколько можно было бы толочь в ступе воду, рассуждая на тему: надо ли было мне перестраивать столицу Кыргызстана или не надо было?! Даже мои самые активные критики теперь, если и бранят меня за это, все-таки понимают, что не будь наша столица мною реконструирована и перестроена, мы бы сейчас вместе с нею имели бы жалкий вид. Открыто они это признать не хотят, однако в глубине души давно уже поняли, что я был прав в этом вопросе и стратегически, и тактически.

Но вот тот факт, что я по-прежнему в строю и по-прежнему пытаюсь активно воздействовать на важные для нашего государства события, им покоя не дает. Может быть, за этим стоит зависть: хотят они это признавать или не хотят, но я все-таки как политик толк в этом деле знаю. Может быть, за этим стоит их собственное бессилие. Не знаю. Однако я и теперь чувствую на себе их пристальное внимание, ни один мой шаг, ни одно мое намерение не остаются без их комментария, без их попытки истолковать их по своему.

Чисто по-человечески мне это, разумеется, неприятно. А кому были бы приятны всякие досужие выдумки и разговоры, которые ничего общего с истинным положением дел не имеют, а направлены только на то, чтобы, так или иначе, подорвать мой авторитет? Но как политик, я отношусь к этому, как к неприятному, но неизбежному атрибут}’ всякой общественной деятельности.

Нет ни одного политика в мире, которого обошла бы стороной злая молва. И чем крупнее масштабом политик, тем больше всяких россказней связано с его именем. В этой связи мне можно было бы даже немного погордиться: я все еще не даю покоя, раздражаю отдельных деятелей. Хотя большинство из них много моложе меня… Но вот ведь, все время оглядываются на меня и мои дела, все время пытаются так или иначе подставить подножку, прокомментировать сказанное или сделанное мною на свой лад. И тем самым как бы подбодряют меня: Вы все еще сильны, Турдакун Усубалиевич, и все еще конкурентно способны и мы все еще боимся Вам проиграть. Что же, видимо, как политика, меня это должно только радовать.

И в то же время мне до всей этой суеты нет дела. Единственное, что может зажечь меня по настоящему — это дело и результат, достигнутый мною в этом деле. Именно поэтому я стараюсь не особенно вдаваться в подробности разговоров моих личных критиканов: если им это как-то помогает жить, пусть себе критикуют. Для меня важнее другое. И вот этим другим, то есть, работой, делом во имя своего народа, я готов заниматься настолько, насколько мне будет отпущено на это сил и времени. Поэтому, если критики попытаются мне мешать именно в работе, то тогда я не стану церемониться с ними. Тут я не позволю им вести себя так, чтобы в результате этого тормозилась моя работа.

Кроме того, меня иной раз поражает склонность моих критиков годами заниматься толкованием одних и тех же фактов якобы из партийно-государственной деятельности. И их вечное стремление найти что-нибудь эдакое, пикантное в моей нынешней деятельности. Нет бы порадоваться тому, что все свои знания и все свои способности я по- прежнему отдаю своему народу, нет бы помочь какими-то конкретными делами, наоборот, они продолжают все делать для того, чтобы затормозить меня, устлать мой путь камнями препятствий.

По правде говоря, до тех пор, пока мы не научимся оценивать людей по достоинству, пока мы не научимся такому человеческому качеству, как чувство благодарности и признательности людям за сделанную ими работу, нам еще рано будет говорить о том, что общество наше совершенно и идет семимильными шагами в цивилизованный мир.

Конечно, я хотел бы, чтобы мой труд более чем за 30 лет работы на высоких постах был оценен по достоинству всеми кыргызстанцами. Но что делать, если имя мое отдельным критиканам покоя не дает? Для меня же главным критерием моей деятельности всегда было мнение народа. Для народа я работал в молодости, для народа я работаю и сейчас. В свете сказанного мне хотелось бы пожелать политикам более молодого возраста больше внимания уделять настоящему делу, а не досужим разговорам и свою энергию направлять в русло улучшения жизни народа и государства, а не своей собственной. Только на таком пути можно заслужить истинное уважение людей и только на таком пути можно получить истинное удовлетворение от своей работы.

И, в конце концов, не нам самим судить о своих делах. История все расставляет по своим местам и каждому воздает по его заслугам. Поэтому помнить об ответственности перед ней, перед страной и перед государством должен каждый из нас. И особенно те, кто занимается важными государственными делами.

Работая над этой книгой, я вновь и вновь возвращался к каким-то датам, конкретным делам, конкретным обстоятельствам с тем, чтобы еще раз проверить себя, свои дела, с тем, чтобы осознать какую большую и какую насыщенную жизнь прожил народ Кыргызстана в советской эпохе. Конечно, назад пути нет. История развивается поступательно, но мы должны правильно и точно оценить свое будущее с тем, чтобы идти дальше, а не пробуксовывать, не стоять на одном месте и тем более — не терять завоеванных позиций. Внимательный читатель заметит в этой книге, что вместе с республикой развивался и креп я сам. Откровенно рассказываю я о том, как мне хотелось учиться тому, что было прежде неведомо, но что привлекало меня своим особенным богатством — это культура и искусство, те непередаваемые высоты человеческого духа, которые я, сколько мог, пытался приживить и на нашей земле.

Я и сегодня готов учиться тому, что мне еще неведомо. Более того, теперь я понимаю, что человек, вставший однажды на стезю общественной деятельности, обречен на то, чтобы быть вечным учеником. Потому что как только он остановится в своем развитии, он не сможет быть деятелем, полезным обществу.

НАША ЖИЗНЬ В МОСКВЕ

Мы, я и моя жена Гульджаке Ниязалиевна, прожили в Москве десять лет после учебы. А всего более 12 лет. Эти годы сохранились в нашей памяти, как незабываемый период, давший нам много человеческого счастья. Мы прожили столько лет в Москве — являющейся одним из главных центров мировой цивилизации.

Не скажу, что у нас был полный материальный достаток, что мы ни в чем не нуждались. Но это на нашем настроении никак не сказывалось. Зарплата, которую я получал в ЦК, обеспечивала для моей семьи хоть и скромные, но безбедные жизненные условия. Вначале нам дали одну комнату в общей квартире, затем, когда родились дети (два сына), предоставили двухкомнатное жилье, но все в той же «коммуналке», а в начале 50-х годов — двухкомнатную отдельную квартиру со всеми удобствами, что, конечно, явилось признаком должной оценки моей добросовестной работы за истекшие годы в аппарате ЦК.

Повторюсь, что для нас главным было — не богатые бытовые условия жизни нашей семьи. Того, что мы имели, было достаточно. Мы ставили перед собой совершенно иную цель — за период проживания в Москве, как можно глубже погрузиться в общечеловеческую цивилизацию, общечеловеческую культуру, как можно больше обогатиться ее плодами, достижениями. Ведь мы приехали из окраинной республики, где не было очень и очень многого из интеллектуальной жизни, из всего того, чем уже владело человечество и по которой ей еще предстояло десятилетиями идти. Ей надо было мчаться семимильными шагами за передовыми странами с тем, чтобы достичь подъема своей культуры, обогащенной достижениями мировой цивилизации. Волею судьбы мы, кыргызстанцы, пока были на ее обочине. Но Москва для нас оказалась совершенно новым, поистине сказочным миром. Этот мир все больше учил нас многому новому, ранее нами неизведанному, расширению нашего познания мира и людей, постепенному приобщению к достижениям мировой цивилизации, усилению нашего стремления к пониманию и освоению лучших интеллектуальных ценностей.

Но прежде, чем конкретизировать вышесказанное фактами и примерами из нашей жизни в Москве, хотел бы сделать небольшое отступление.

Я уже говорил, что мы прожили в Москве более 12 лет. Это, конечно, немалый срок. И все эти годы о нас скучали, неимоверно тосковали мои родители (мать и отец) и близкие родственники. Моя мать меня любила безмерно. Я знал и всегда чувствовал сердцем, что у нее не было ни одного дня, когда бы она не думала обо мне. Она думала о моем здоровье, о здоровье своих внуков и своей келин, о том, как мы живем, не испытываем ли трудностей в условиях московской жизни. Материнская любовь — это бесценный природный дар для детей, которые, к сожалению, не всегда его ценят, достойно дорожат им. К числу таких отношу и себя, я остался в неоплатном долгу у своей матери. Не нахожу мерила, которым можно было бы измерить, оценить то огромное беспокойство, которое постоянно испытывала моя мать за весь период нашего проживания в Москве.

Когда учился в Москве, почти каждую неделю получал от нее письма, написанные моими сестрами под ее диктовку. А когда остался после учебы в Москве работать, обосновался надолго, создал семью, родились дети, ей опять досталась доля по-прежнему постоянно посылать нам письма. Но теперь она также, не менее одного раза в месяц разговаривала с нами по телефону из Кочкорки. Несмотря на большую разницу во времени между Москвой и Кыргызстаном, когда в Москве 7 часов вечера, а в Кочкорке уже 10 часов вечера, мать в сопровождении одной из моих сестер или одного из племянников приходила на районное почтовое отделение связи, находившееся на расстоянии около трех километров и заказывала переговоры по телефону с Москвой. Как рассказывали мои сестры, нередко приходилось им долго ждать телефонную связь с нами. И каждый раз, когда я по телефонной трубке отвечал: «Здравствуй, дорогая мама! Как здоровье твое и отца? Здоровы ли сестры мои и другие родственники? У нас все в порядке», то с другого конца телефонной связи я слышал радостный ответный голос моей матери. Эти моменты незабываемы. Незабываема та радость только оттого, что слышит голос сына, которая исходила от моей мамы. Телефонная связь наша была постоянной. Мы сами не могли звонить из Москвы, так как в доме моих родителей не было телефона. Мать приходила в райцентр, заказывала переговоры, постоянно копила деньги для оплаты за переговоры по телефону с Москвой, с нами, терпеливо сидела в крошечном, холодном, провинциально-запущенном помещении.

В своих письмах она иногда писала, что очень тоскует о нас. У нее, родившей десять детей, к тому времени я был единственным сыном.

Если бы мой младший братишка Мырзакун остался жив, то она так сильно, наверное, не тосковала бы по мне. Был у меня такой братишка — любимец нашей семьи. Но судьба нанесла нам жестокий удар. Братишка мой умер от воспаления легких. В те, 20-е, годы нечего было и думать о медицинской помощи населению.

Работая в Москве, к сожалению, очень редко бывал у своих родителей, только тогда, когда приезжал в республику по делам, в командировки. Иногда во время трудовых отпусков, но также ненадолго приезжал к родителям. На это имелись веские причины. Трудные бытовые условия в годы войны, безусловно, отрицательно сказывались на здоровье советских людей. И я тут не был исключением. Я страдал желудочной болезнью, вынужден был семь лет подряд ездить в санаторий в Ессентуки на лечение. Это, конечно, помогло мне поправить свое здоровье.

Мать и отец понимали мое положение, связанное со здоровьем. Мы с женой, посоветовавшись, пригласили их приехать к нам в Москву погостить, посмотреть город, пожить с нами. Они с радостью согласились. Но как они доедут к нам: ни она, ни он не знали ни одного слова по- русски?

Я попросил своих знакомых во Фрунзе отправить моих родителей поездом. Они благополучно прибыли в Москву. Наша общая радость была неописуема. Москва произвела на них огромное впечатление. Мы с родителями ездили по Москве, показали им многие се достопримечательности: Красную площадь, мавзолей Ленина, станции метро, высотные административные здания, жилые дома и др. Отец и мать с удивлением смотрели на все, что было показано. Больше месяца гостили они у нас. Перед отъездом родителей мы долго обсуждали наши семейные дела. Отец и мать сказали: раз тебя, сын, пока не отпускают домой в республику, продолжай работать. Единственное, о чем мы постоянно думаем, так это о том, что если мы умрем, ты не успеешь приехать на наши похороны.

— Нет, отец и мать, — говорил я,— вы будете еще долго жить. Но если так случится… Ведь в этом мире никто не живет вечно и когда придет ваш черед, вас в последний путь проводим мы, я и ваши внуки. Так и получилось. Но к тому времени мы уже вернулись в Киргизстан. Мое желание работать в родном краю сбылось. И хотя я и моя семья очень полюбили Москву, дом — это дом, родина — это родина. Наше возвращение было большой радостью для родителей и родственников. Но время безжалостно. В 1972 году мать в 82-летнем возрасте, а в 1988 году отец в 103-летнем возрасте ушли из жизни. Их в последний путь проводили мы, я, мои сыновья, сестры, родственники, все те, кто относился к ним с уважением. Они похоронены на кладбище нашего большого села. Мы построили на их могилах скромные памятники. И каждый раз, когда приезжаю в мое родное село, обязательно бываю на этом кладбище и поклоняюсь духу своих родителей.

Москва научила меня и мою жену очень многому. Московский период нашей жизни никогда не забудется, это было для нас самое счастливое время. Проживая в Москве, мы с каждым годом открывали для себя все новые сферы жизни, испытывали все новые и новые чувства, ранее нами неизведанные. Конкретизирую сказанное.

Москва была не только столицей великого многонационального государства. Она была и одним из мировых центров науки и искусства. До приезда в Москву наши понятия и знания об искусстве состояли из тех знаний и понятий, что были почерпнуты в республике. Мы слушали наигрыши на комузах, исполнение киргизских песен такими талантливыми артистами республиканского музыкально-драматического театра, как Абдылас Малдыбаев, Анвар Куттубаева, Сайра Кийизбаева и других, а также выступления акынов-комузистов. Слушали первую киргизскую национальную оперу «Ай-Чурек» на сцене того же музыкально-драматического театра, расположенного в приспособленном в 1928 году для театра помещении дореволюционного кинотеатра «Эдисон». Нам казалось, что в мире нет лучшей музыки, чем киргизская. Мы открыли для себя прекрасный мир музыки.

Но Москва поразила безмерно, очаровала нас своей великой музыкальной культурой, вобравшей в себя шедевры мира, и мы стремились понять ее, в какой-то мере, в пределах наших возможностей, обогатить свой культурный уровень, развить интеллект. В этих целях за время проживания в Москве мы не раз бывали на спектаклях всех ее театров. До сих пор живы в моей памяти впечатления, которые произвели на нас Большой театр — крупнейший центр русской, советской и мировой музыкально-театральной культуры. Потрясающее впечатление произвело на нас монументальное здание Большого театра с мощным 8-колонным портиком и медной квадригой Аполлона над фронтоном. Символично было установление над зданием медной квадриги Аполлона. Об этом мы узнали потом. «Квадрига» — латинское слово, у греков и римлян оно означало двухколесную колесницу, запряженную четырьмя лошадьми. Вот смотришь на эту колесницу и видишь, что красивый молодой человек, изображенный во весь рост, управляет лошадьми. В греческой мифологии Аполлон — бог солнца, юности, поэзии, музыки, искусств. И бог этот осенил своим покровительством Большой театр. Еще больше поражает зрителя невообразимая красота внутреннего оформления театра. Партер и 5 ярусов имеют вместимость свыше 2000 человек. Ярусы, центральная и боковые ложи с внешней стороны позолочены. Здание филиала Большого театра также прекрасно по своей архитектуре. Не раз бывали мы в музыкально-оперном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. На сценах этих театров мы прослушивали несколько десятков лучших произведений мирового оперного и балетного искусства. Нас завораживали прослушанные музыкально-драматические произведения, содержание которых воплощено в сценических музыкально-поэтических образах и выражалось с помощью оркестровой и вокальной (сольной и хоровой) музыки.

В моей памяти навсегда сохранились спектакли мирового оперного и балетного искусства. Трудно передать словами в полной мере то высокое эстетическое наслаждение, которое доставляли произведения мировой оперной и балетной классики. Удивительно и незабываемо художественное воздействие произведений классики: чарующая вокальная мелодия, выразительность и красота пения, яркая мелодическая образность и доступность слушателям.

Рассказывая о том, как мы приобщались в Москве к музыкальной культуре, вспоминаю слова знатоков музыки. Они говорили, что музыка — поистине общечеловеческий язык. Музыка — единственный всемирный язык, его не надо переводить. На нем душа говорит с душою. Вот слова классика музыки Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, с которым я, будучи руководителем республики, имел честь быть знакомым, и принимать его в республике, как самого почетного гостя. В 1963 году нам подарил он свое замечательное произведение — увертюру «На киргизские-русские темы» с дарственной надписью. Это сочинение часто исполнялось у нас на концертах. Его партитура хранится в государственном архиве республики.

Шостакович говорил: «Любителями и знатоками музыки не рождаются, а становятся. Чтобы полюбить музыку, надо прежде всего ее слушать… Любите и изучайте великое искусство музыки. Оно откроет вам целый мир высоких чувств, страстей, мыслей. Оно сделает вас духовно богаче, чище, современнее. Благодаря музыке вы найдете в себе новые, неведомые вам прежде силы, вы увидите жизнь в новых тонах и красках. Музыка еще более приблизит вас к идеалу современного человека».

Вот уже прошло много лет с того времени, когда я читал это высказывание великого композитора. И могу сказать, что каждая мысль, содержащаяся в этом высказывании, истинная правда. Мы, я и моя жена, стали любителями музыки, открыли себе новый, прекрасный мир, мир чарующих звуков и голосов, ранее не слышанных мелодий.

Вот великий австрийский композитор Моцарт, который жил и творил в XVIII веке. Во всем цивилизованном мире считают, что искусство Моцарта — одна из высочайших вершин мировой музыкальной культуры. И нам посчастливилось не раз слушать такие произведения Моцарта, как бытовая комическая опера «Свадьба Фигаро», веселая, трагикомическая опера «Дон-Жуан», опера «Волшебная флейта». Эти произведения более двух столетий не сходят со сцен театров цивилизованных стран. Музыка этих опер настолько пленительна, что вызывает желание слушать ее бесконечно. Ее жизнерадостные тона, лиричность мелодий незабываемы. Содержание опер отражает передовые идеи своей эпохи, неиссякаемую веру в торжество света и справедливости, воспевает гуманистические идеалы, олицетворение разума, добра, гармонии и др.

Потрясающее впечатление испытывали мы, когда слушали героическую оперу гениального немецкого композитора Людвига Бетховена «Фи- делио» — одно из величайших созданий мирового музыкального искусства. Захватывает слушателя Девятая симфония Бетховена. Это тоже гениальное произведение, оно призывает миллионы людей к единению, воспевает свободу, безграничную радость и всеобъемлющее чувство братской любви. Знатоки музыки отмечают, что эта симфония не имеет себе равных по силе мысли, широте замысла, совершенству воплощения идей. Творчество Бетховена — величайшее сокровище мировой культуры. И нам повезло, что мы слушали отдельные произведения этого великого композитора.

Мы безгранично полюбили произведения великих итальянских композиторов — Россини, Верди, Масканьи, Леанковапло, Пуччини. Эти композиторы творили в прошлом, XIX веке и вот уже полтора века их произведения шествуют по планете, ставятся на сценах театров всех развитых стран, доставляют непередаваемое эстетическое наслаждение миллионам и миллионам слушателей. Среди них и мы, испытавшие это эстетическое наслаждение от их величайшего музыкального искусства, не имеющего себе равных по идеям, содержанию, мелодичному богатству. Собранные нами записи — пластинки их произведений — хранятся, как реликвии в нашей домашней библиотеке. Когда появлялось свободное время — время отдыха, мы слушали чудесные произведения, вспоминали их авторов….

Выдержки из книги «О нашем времени и делах моей жизни. Только хорошо зная прошлое, можно создать настоящее, предвидеть будущее.» Том V, часть I, Бишкек 2003 г. С- 48-113

Рубрики:Статьи и выступления, Т. Усубалиев и его время.